Эволюция греко-римской филантропии и ее идей: от взаимности к жертвенности
Настоящий текст является третьей публикацией по теме греко-римской традиции филантропии и ее роли (наряду с иудейской традицией) в становлении средневековой христианской благотворительности, а затем и современной светской филантропии. Здесь размещен ее сокращенный вариант , полностью ее можно читать, включая ссылки на источники, в PDF на этом сайте.
***
Рассмотрев природу взаимности в античной филантропии, Хэндс заключает, что благодетели той эпохи рассматривали щедрость как «взаимовыгодную сделку об условиях вечности и на этом, и на том свете».
Неудивительно поэтому, продолжает он, что, когда некоторые отцы ранней церкви говорили о воздаянии на том свете тем, кто исполняет долг христианской благотворительности, они вынуждены были использовать традиционные язык и идеи публичной жизни античных городов-государств, включая и обычаи греко-римской филантропии.
Этот переход от взаимности в античной филантропии к жертвенности в христианской благотворительности был весьма длительным, растянувшимся, как и весь переход от язычества к христианству, на несколько веков. И он никогда не стал чистой заменой одного принципа другим. Как и в случае постепенной смены религий, неизбежно произошло смешение обоих принципов, и мы до сих пор являемся свидетелями этого феномена, все еще ярко, хотя и временами стыдливо или скрытно, проявляющегося в современной светской филантропии. Но и сама языческая (античная) филантропия, основанная, главным образом, на принципе взаимности, прошла длительный процесс эволюции, чтобы быть готовой к той смене идей, которая началась с появлением христианства.
Хэндс выделяет несколько видов или уровней этой эволюции:
- среди равных, то есть состоятельных и знатных – тех, кто, располагая средствами, с легкостью мог соблюдать принцип взаимности дарений;
- между ними и народом, то есть остальными гражданами полисов и общин, которых древние авторы нередко именовали толпой или чернью;
- для бедных, нищих и просто для людей, нуждающихся в помощи.
Филантропия среди равных
В развитии этого вида античной филантропии выявляется несколько этапов.
О самом раннем из них можно узнать из эпических поэм Гомера (прим. 9-8 вв. до н.э.). В них, по мнению Хэндса, четко прослеживается практика дарения с ожиданием ответного шага и с двоякой целью – установить дружбу (в смысле солидарности) и утвердить свое достоинство (в соответствии с ценностью дара), следовательно, в согласии теорией дара М. Мосса для архаических обществ. Так, в Илиаде два ее героя прекратили сражение, как только узнали, что их предки оказали однажды гостеприимство друг другу. Затем эти герои обменялись драгоценными подарками, подтверждая старую дружбу своих семейств. В Одиссее царь Менелай утверждает свой престиж, подарив Телемаху самый драгоценный предмет из имевшихся в его дворце, не забыв упомянуть, что получил его в дар от царя Сидона. Дары, будучи лишь знаками престижа, могли быть переподарены, и в этом не было ничего постыдного. Напротив, упоминание предыдущего знатного дарителя лишь поднимало ценность повторного дара. Разумеется, в этих актах обмена дарами не мог использовался тот моральный критерий бескорыстия, который сопровождает подарки в наше время. Да и то, разве и сейчас нет отголосков древней традиции – подсознательного учета ценности и престижности своего подарка и такого же тайного, не всегда осознанного, ожидания взаимности?
... На следующем этапе (начиная прим. с 6-5 вв. до н.э.), греки, а затем и римляне, начали осуждать «варварскую» практику, по которой даритель заранее открыто обозначает желаемый ответный дар и считает себя обманутым, если не получает его. Они просто перестали понимать источник этой древней традиции эквивалентного дарообмена, вытесненного товарно-денежным обменом. Поэтому греческий философ Демокрит (5 в. до н.э.) уже вполне цивилизованно утверждал, что щедрый человек не тот, кто ожидает ответного дара, а тот, кто расположен одарить или оказать услугу другому. Несколько позднее афинский оратор Лисий в том же духе провозглашал: долг щедрого человека – облагодетельствовать своих друзей, но так, чтобы они об этом не знали. Во второй половине 4 в. оратор Демосфен убеждал своих афинских сограждан: тот, кто дарит, не должен напоминать человеку о полученном даре, ведь это все равно, что упрекать его в нем. И его современник Аристотель считал морально приемлемым, когда специально не ищут ответного дара в связи со своей услугой кому-либо. Складывалось общее этическое правило, хорошо сформулированное в одной из греческих комедий: если ты получил дар, помни об этом, если ты оказал кому-то услугу, забудь об этом.
Римляне восприняли этот подход вместе с греческой философией стоиков. Цицерон (I в. до н.э.) заявлял, что если мы на самом деле свободолюбивы и щедры, то не должны извлекать выгоду из добродетельных поступков. А сто лет спустя Сенека, другой знаменитый римлянин, воспроизвел этот подход так. Делать добро – значит облагодетельствовать кого-то. Если вы получили что-то в ответ, следовательно, вы совершили выгодную сделку; но если ответного дара нет – вы все равно ничего не потеряли. В другой раз он заявил более решительно: тот, кому подарили что-то в ожидании ответного дара, может считать, что он ничего не получил. Однажды Сенека повторил утверждение Аристотеля, что действительная ценность дара определяется не его стоимостью, а характером дарителя и источником этого дара. Другие ученики Аристотеля последних столетий старой эры, особенно в среде иудеохристиан в египетской Александрии, настойчиво поддерживали аристотелеву идею о «радости жертвователя», что нашло затем свое отражение в Септуагинте – греческом переводе иудейской Библии (прим. 3 в. до н.э.), а затем и в посланиях христианского апостола Павла.
... Однако никто из древних авторов еще не доходит до той черты, когда вообще не говорят о каком бы то ни было возмещениии, особенно со стороны тех, кто вообще не может ничем отблагодарить жертвователя. А именно в этом состоял подход Иоанна Златоуста, наставлявшего своих учеников в 5-м веке: не жертвуйте богатому, который может возвратить ваш дар.
Однако античные философы, наряду с призывами к благопристойности, все еще считают нужным давать практические советы о том, как же получше отвечать взаимностью и ожидать ее. Так, Цицерон советует дарителю подумать не только об удовольствии пожертвования, но и о том, как наиболее благоразумно «разместить» свою добрую услугу, не отдавая ее кому попало. Не идет ли тут речь об услуге как «инвестиции», имея ввиду будущую благоприятную отдачу от нее? Сенека советует тому, кто предполагает ответить взаимностью, возвратить нечто подобное полученому им дару или услуге, но никак не меньше их, подталкивая получателя втянуться в то «наиболее почетное соревнование даров», о котором говорил еще в 3 в. до н.э. греческий философ-стоик Хриссип. Или в «бесконечную цепь дарений», о которой уже в 20 в. писал М. Мосс – каждый очередной дар в этой цепочке-соревновании должен превзойти предыдущий.
Филантропия для народа
Существовала ли, однако, в греко-римском мире филантропия, или упомянутая выше «дружба-солидарность», специально для людей низших классов, в том числе, и для бедных?
Если между людьми неравными по статусу и состоянию также может образоваться связь, приносящая им взаимные выгоды, разъясняет Аристотель, то и здесь может проявиться взаимовыгодная дружба. Но, если знатный и богатый окажет бедному материальную поддержку или услугу, то что может предложить ему в обмен обычный гражданин греческого города-государства или римской общины, не говоря уже о нищем пролетарии?
Не так мало, как можно было бы подумать сначала. Во-первых, свой «политический капитал» – право голоса в народном собрании и другие формы политической поддержки аристократии и плутократии, успешно правящих в условиях демократии в греческих городах и при республике в Риме. А во-вторых, участие в таком древнем институте как клиентела, объединявшая вокруг знатного или богатого патрона не только его менее богатых и знатных родственников и друзей, но и имеющую гражданство пролетарскую бедноту. Все они преданно служили патрону – за пропитание, внимание и поддержку.
Особенно ярко проявилась роль связки «патрон-клиент» во 2-1 веках до н.э. на исходе республиканского строя в Риме, когда началось стремительное разрушение гражданской общины, усилилось обезземеливание крестьян и их бегство в город. Здесь они, пополняя ряды городского пролетариата, могли, как это было принято с древних времен, выбрать себе патрона, и – в обмен на свою поддержку в народном собрании – получить от него средства существования, защиту в судах, участие в развлечениях, финансируемых покровителем.
В Риме клиенты богатых и знатных семей, пишет Г. Кнабе, часто шли утром приветствовать своих патронов натощак и только здесь они получали свою корзиночку с едой, состоявшей из остатков вчерашнего обильного обеда хозяина. А если они в нем сами участвовали, что являлось нормой, то доедали остатки, унесенные ими самими. И это был лишь один из многих и самый наглядный пример того, во что вырождалась древняя гражданская солидарность и взаимность даров. Теперь основы патриархальной солидарности-взаимности круто изменились: «…бедность, наряду с безработицей, с одной, огромные богатства, с другой стороны, формальное всемогущество массы и фактическое полновластие немногих взаимно дополняли и стремились друг к другу», - отмечает Э. Д. Гримм в своей биографии братьев Гракхов, безуспешно пытавшихся в то время спасти республику от олигархии и разрушить своими земельными реформами паразитическую клиентелу.
Пример клиентелы наглядно иллюстрирует характер массовой греко-римской филантропии, направленной сверху вниз, от элиты к толпе. Она также была «дружбой-солидарностью», но не в среде аристократии, а между ней и народом, большинство которого обеднело или обнищало. Ее можно рассматривать как своего рода политический, социальный или религиозный клуб, в деятельность которого каждая из двух сторон вносила вклад, отвечающий их возможностям.
... Начиная с 4 в. до н.э., с развитием демократии, сопровождаемом усилением социального неравенства, рядовые граждане греческих полисов, а впоследствие и римской общины, оказались востребованными участниками политической и социальной жизни. С ними теперь следовало обходиться, как и в среде аристократии, на основе принципа взаимности. В свою очередь, народ (демос), включая и бедных граждан, принимая участие в бурной общественной жизни полисов, пусть и в качестве номинальных действующих лиц, осознал, а если и нет, то ему об этом напоминали, что патроны нуждаются в ответном «даре». Ответная реакция демоса, включая бедных и слабых, на пожертвования властных и богатых тоже становится «филантропией», а граждан, оказавших политическую услугу своему патрону, например, избранием на почетную или выгодную должность, также величают «филантропами».
Так вся община, полис или город-государство становятся, по выражению Аристотеля, общегосударственной ассоциацией – общественным подобием частных клубов или коллегий, каких в греко-римском мире было множество.
Только более постоянного характера и с долгосрочными целями, добавляет Хэндс. Известно, что существование таких клубов, ассоциаций и коллегий зависело, в основном, от их богатых членов, покрывавших текущие расходы этих организаций, и их пожертвования именовали "филантропон". В ответ все рядовые их члены обязаны были голосовать за своего благодетеля, когда его выбирали на какие-либо важные и почетные посты в городе или провинции, или за решения, выгодные для него, и подобные ответные акты называли "филантропа". Но то же самое верно и для всей общины или города-ассоциации.
... Постепенно античная аристократия все большего числа городов-полисов обнаружила, что ее пожертвования на поддержание их жизнедеятельности неудержимо растут, как того требовали ненасытные, а нередко и развращенные ими граждане. А вот выгоды от занимаемых ею постов или принимаемых решений, а, главное, почести, на которые они обменивали свои средства становились, по их оценке, значительно ниже. Не то, чтобы они тщательно калькулировали вклады сторон – просто их доля казалась им несправедливо большей и растущей быстрее, чем вклад «толпы».
Тогда получалось, что выполнение знатью своей службы и ее финансирование через пожертвования становилось скорее обязательным, чем добровольным и взаимовыгодным актом. Аристотель называет этот род службы знати «литургия» (греч. – несу службу), то есть государственной повинностью, в отличие от «филия», как добровольно принимаемых на себя – в обмен на почести – обязанностей. Разумеется, и при «литургии» избираемые народом правители широко пользовались «дружескими услугами», чтобы компенсировать складывающийся дисбаланс затрат и выгод, так что шокирующая нас до сих пор продажность властей имеет вполне древнее происхождение и обоснование.
Наконец, наступает стадия, когда почетные посты стали рассматриваться лишь как обязательная служба – в конце 4 в. до н.э. в Афинах уже не делали между ними различия. Затем становится обычным, что горожане как члены политической ассоциации, наперед называют сумму финансирования города (summa honoraria), которую они ожидают от кандидата на пост магистрата (правителя), что выглядит с нашей точки зрения равносильным продаже должности тому, кто пообещает больше. Но нет, древние горожане так не думали. Для них это был своего рода аукцион, на котором использовался тот же принцип взаимного обмена – почетного поста на финансирование городских нужд и различные дополнительные пожертвования.
Известный историк античного мира М. И. Ростовцев (Michael Rostovtzeff, 1870-1952), сообщая об этой практике в городах римской Африки во 2 в. н.э., задает риторический вопрос: «Где мы найдем в наше время тысячи богатых людей, которые не только тратят свое время (без его оплаты) на управление делами города, но еще и платят за это в форме «summa honoraria» и добровольных пожертвований?».
...Когда интерес знати и богачей к власти, за которую надо платить непомерные деньги, стал падать, городские общины стали изобретать для них привлекательные и почетные титулы и должности. Они нередко устанавливались наследственными, что позволяло городу иметь стабильный источник дохода. Чужестранцам-богачам и провинциальным правителям – в обмен на щедрые пожертвования – предлагалось гражданство городов-полисов. Особенной популярностью пользовалось римское гражданство, требовавшее от его многочисленных соискателей особо щедрых пожертвований. Это была как бы входная плата за членство в самом могущественном «социальном клубе» античного мира.
Подобные «социальные сделки» были одним из самых значительных источников расцвета городов этого мира, особенно Рима. На пожертвования стремящихся сюда чужестранцев – от провинциальных аристократов до богатых купцов – строились храмы, публичные бани, театры, дороги и пр. Так в античных городах складывались отношения солидарности-дружбы (homonoia по-гречески, concordia на латыни) и богатых, и бедных граждан общины, основанием которой была взаимная филантропия – каждая сторона вносила свой вклад в «общее благо» города. Эти слова выбивались на монетах, памятных досках зданий, им посвящались культовые сооружения.
Разумеется, когда интересы сторон не совпадали или одна из них нарушала свои обязательтства, этот «классовый мир» нарушался столкновениями, восстаниями, изгнаниями, установлением тирании. Но затем достигалось новое равновесие, пока все это полисное или республиканское устройство не пришло в упадок и его не заменила империя.
Филантропия для бедных, нищих и несчастных
И все же, была ли у греков и римлян та особая благотворительность для бедных, нищих и несчастных, которую знали древние иудеи, затем унаследовали и развили христиане и которая является неотъемлемой традицией современной западной культуры?
Речь, следовательно, идет о том наиболее альтруистическом виде филантропии, когда следовало непременно придти на помощь без всякой мысли о возмещении: дать воды жаждущему или огня, тому, кто в нем нуждается, указать дорогу путнику, предать земле тело безвестного.
Этот ряд безвозмездных услуг, кажущихся в наши дни само собой разумеющимися, у древних греков и римлян складывался постепенно, по мере разрушения полисного уклада жизни и усиления социального неравенства. И на каком-то этапе включил в себя также монету для нищего, корку или ломоть хлеба для голодного.
Нередко считают, что у греков этот обычай скромных подаяний и услуг имеет весьма древнее происхождение, и что его, в общем, старались соблюдать, особенно потому, что в ряде эллинских городов законом издавна были установлены санкции за его неисполнение. Так, в конституции Афин предусматривалась помощь бедным и их освобождение от некоторых общественных обязанностей. Но еще раньше, в гомеровский век, отмечает Деметриос Константелос (Demetrios J. Constantelos, 1927-2017), историк филантропии в Византии, унаследовавшей по его мнению, ряд традиций социальной помощи древней Греции, существовала помощь нищим, равно как бедным и чужестранцам. Древние греки были также весьма милосердны и расположены к пожилым – не только к родителям, но и ко всем старым людям, что отразил Софокл в своей «Антигоне».
Сообщая об этом, Константелос, однако, тут же цитирует замечание Ксенофонта, что «если кто-то желает заслужить защиту богов, он должен проявлять благочестие к ним; если человек хочет, чтобы его любили друзья, нужно помогать им; если гражданин хочет, чтобы его почитал город, он должен служить ему». В этом подходе отражено не столько сочувствие к нуждающимся, обездоленным и пожилым, сколько переплетение традиционного права справедливости и древнегреческой благопристойности, основанной на взаимности.
Как отмечает Хэндс, Сенека, например, считал подобные поступки, лишенными моральной ценности из-за их бесполезности для дарителя, хотя они и могли быть жизненно важны для получателя. А вот защитник республики Цицерон, вслед за греческими мыслителями, относил безвозмездные поступки к гуманной обязанности, то есть отношение ко всем людям как к универсальному сообществу, что отразило складывающуюся тогда в философии морали расширенную концепцию дружбы как общечеловеческой солидарности.
Ссылаясь на немецкого историка античности Хендрика Болкестейна (1877-1942), Хэндс утверждает, что в императорском Риме с 1 века н.э. среди богатых начал складываться обычай помощи бедным независимо от ожидаемой отдачи. Когда раздача почетных и выгодных постов стала все более определяться волей императора, его приближенных и ставленников, зависимость аристократии от народа сильно ослабла, зато сохранилась привычка быть щедрым. Но теперь она приобретала «восточный» оттенок – как подтверждение социального статуса и престижа в новой, уже имперской, иерархии, в которой каждый стремился быть милостливее и щедрее другого, особенно в глазах императора-принцепса, нуждающегося в лояльности и аристократов, и плебса и вместе с тем демонстрирующего народу собственную щедрость.
Однако, и теперь, как и при республике, преобладала система патрон-клиент. Ясные свидетельства тому можно найти в письмах Плиния Младшего, сатирах Марциала и Ювенала В этой системе особенно отчетливо проявлялись те особенности римской филантропии, которые позволяли большинству городского плебса выживать за счет пожертвований патронов и раздач государства, становившегося – в лице консулов, трибунов, триумвиров, диктаторов, и, наконец, императоров – наиболее могущественным патроном.
Известный историк античности Гилберт Хайет (Gilbert Highet) в своей книге о сатирах Ювенала так описал эту ситуацию: «Временами казалось, что девять из каждых десяти римлян жили за счет благотворительности того времени, из которых пять – за счет публичных раздач, проводимых государством и магистратами, а четверо остальных, как иждивенцы десятерых».
О том, что представляли собой тогдашние схемы частной и публичной раздачи средств существования, позволявшие народу сводить концы с концами - в следующей публикации на сайте.
Полный текст настоящей публикации - см. PDF .